— Ты с ума сошла? — Он не срывается на крик, чтобы не привлекать лишнее внимание. Он шипит на неё, рукой сжимая сгорающую от удара щеку. Не болит, скорее, машинально и от неожиданности трогает кожу, нежели от боли. Не болит потому, что гнев внутри обращает всё внимание на себя, кровь внутри закипает, пробуждая выброс адреналина и желание ввязаться в драку. И в глазах стоит немой вопрос: «Что ты себе позволяешь?».
Ему было всё равно на реакцию отца на их отношения, просто потому что судить было больше некому — отец больше не ходит в живчиках, а, сталось быть, и запретить их союзу больше никто не мог и не хотел. Кроме, пожалуй, их самих. Никто так хорошо и старательно не портил их отношения, даже отец, который ничего об этом так и не узнал. Но вот на общественную реакцию ему не было всё равно. Никогда. Всегда закрытый и замкнутый ребёнок, который смог прыгнуть выше головы и добиться внимания окружающих, забывая о своём проклятие в их обществе и считая себя нормальным (периодически, разве что, загоняясь). Он ни на что и ни на кого не променяет это. Может, это всё ложное и узнай они правду про него, то все сразу отвернутся — это не беспокоит Крауча. Сейчас не беспокоит, живя в моменте, пока остальные живут в неведение, то и ему спокойно и сладко спится по ночам.
Крауч в негодование от случившегося. Как она посмела поднять на него руку? Прилюдно устроив сцену и своим действием смутив его и Мину, пошатнув его самомнение. Может, и позволил себе чуть больше, но так ведь и к Ленор были вопросы. А где она шлялась, пока Крауч в неведение изводил себя, решив, что на этот раз всё кончено? И ведь уже в который раз стоило ему укрепиться в мыслях, что это конец, то она возвращалась вновь и как ни в чём не бывало. Будто между ними нет недопонимания, будто у них всё так идеально, что Ленор удивило, как он целуется с другой. Но между ними такая неразбериха, что пьяный поцелуй на брудершафт — не самое страшное, что выдерживали эти двое. И это находясь в отношениях. Сейчас они не были в отношениях, поэтому реакция Ленор для Крауча непонятна. Да, он любит её. Да, он действительно поцеловал другую. И имеет на это полное право. Всё относительно, но он не в отношениях, а их взаимоотношения с Ленор весьма и весьма запутаны.
Его сердце смягчается только от женских голубых глаз, смотрящих на него снизу вверх, хлопающих мокрыми ресницами. И злость отходит, а весь его разгорячённый пыл в ту же секунду куда-то исчезает. Она имеет слишком сильную над ним власть, а он, в свою очередь, и правда изменился. Больше он не думал о самолюбии и поверженном эго. Крауч в кои-то веке волнуется за чужие чувства, поставив себя на её место. А что было бы, если он увидел, как она с кем-то целуется? Наверное, ушёл. Не стал бы мараться и уж тем более с кулаками налетать. Но пока бушует в его сердце ревность, он бы не оставил его в покое, и пару раз мантия случайным образом бы вспыхивая от огня, и всячески страдал бы от проказ Каспара.
— В себе для начала разберись, — он еле сдержался, чтобы не добавить «дура», успокаивая внутренним монологом вновь разрастающийся гнев. Он никогда ей не лгал, а это фраза обиднее всего колит в области груди. Он не лжец. Напротив, всегда старался быть максимально честным с ней, даже если было сложно говорить правду, и вот что он получает за свою искренность — то, что больше всего не хотел от неё слышать.
Крауч чувствует вину за то, что свободно выдыхает, когда Ленор срывается от него бежать, но затем он чувствует непреодолимое желание пойти за ней следом. Но не бежит, как послушный верный пёс, сдерживая себя , приложившись к бутылке и выпивая залпом, осушая добрую половину содержимого. Хотелось что-то разбить, кинуть бутылку, разбив её об стену, но он сдерживает свои импульсы и первые позывы, крепко сжимая свободную руку в кулак.
Он оборотень. Оборотни всегда одиночки. Он лишь не хотел быть одним, а стать исключением. Наверное, ему никогда не светит быть нормальным, обычным, в хороших отношениях с собой, с друзьями, с партнёром.
Сколько девушек было, которых метил на эту роль? И из всех занозой зацепилась самая неопределённая и непредсказуемая. И чем он думал? О, он знает чем, и это далеко не мозг и не осознанный выбор, но он сделал его. И что получил?
— Вы такие странные, — он уже обращается к Мине, возвращаясь к ней и телом, и вниманием, и просыпая в себе сексиста, с чего-то решив, что это можно произносить своей подруге. Он не хотел её обидеть, лишь сбросить с себя ответственность за состояние Ленор. Глупо, но это эмоции вперемешку с выпитым алкоголем выливаются в необдуманные слова. И он извинится за это перед Миной, если потребует, но только не перед Ленор. — Не смотри так на меня. Забудь то, что сейчас видела. И слышала, — добавляет он, прежде, чем выпить ещё, и делает один глоток, кривясь в лице. Шампанское, видимо, успело согреться сильнее, находясь в его разгорячённых кровью ладонях, и оставляет бутылку обратно на стол.
— Что-то намечается, пойдём туда, — Крауч подхватывает Мину за спину и продвигается вперёд вместе с ней к костру. Он выглядит больше не таким потерянным, как пять минут назад, обретя вновь уверенность в себе, на деле так и было, стараясь смахнуть любые мысли о Ленор, чтобы не разозлиться ещё больше. Хотелось успокоиться, а начинающая заварушка способствовала отвлечению от неловкой ситуации.
В глазах всё начинает двоиться. Свободной рукой он шарит по столу, выбирая, какую же траву кинуть. Но он ведь решил пойти в расслабление, а потому решается не страдать над выбором хотя бы в этой ситуации. Выбрав один из пучков, он подносит его к носу, но ничего не чувствует. Один из стеблей растения надломился и пахучий запах цветка ударил в нос. Почему-то Краучу стало смешно и, скорчив мину лица, посмеиваясь, он предложил и Мине занюхнуть цветком, а затем бросил его в костёр, не дожидаясь комментариев от подруги. Ну что с ним станет от пучка растения?

не буду вас терзать постами-простынками

- Фиалки. Принеси фиалки. — Она даже не задумывается, отвечает то, что первое приходит на ум, в глубине своей искалеченной души понимая, о чем молчит Вэйзи и почему улыбка не сходит с его губ. — Хорошо, я сделаю, как скажешь.

Прошлое Гестии схоже с древним родовым фолиантом, страницы которого заляпаны то кровью, то слезами, то губной помадой, которой она пользовалась лишь в особых случаях, таких, как сегодня; страницы пахнут ею — любимым французским парфюмом, подаренным Амикусом; на них столько боли, смешанной с отчаянием, но перекрытых уверенностью в каждом своём слове и каждом шаге — идеальные партии, идеальная она, сотканная из противоречий и помещённая в предельно простой флакон, не отличающаяся особой красотой и изяществом, но вышколенными манерами, знающая своё место во всей этой продуманной кем-то другим игре.

А Вэйзи, Вэйзи, Вэйзи… сколько же ненависти, сколько возведённых в абсолют эмоций, запертых в одном мальчишке, преподносящем смерть, как самое дорогое и ценное блюдо, отказаться от которого невозможно, дабы не испортить о себе впечатление и не расстроить радушного хозяина.

Гестия не может подобрать ни одного ругательства, которое бы ему подошло, которое бы в полной мере описало всю ту тьму, которую он несёт в себе. Сплошные эпитеты, но и их недостаточно…

— Нет, — она отвечает на выдохе, ощущая, как воздух вокруг начинает накаляться, будто вот-вот небо опрокинет на сидящих целый чан воды, но нет, это всего-лишь туман, — мне не страшно.

Гестия не врет. Для вранья было бы поздновато, потому она без всяких ужимок говорит, как есть, что на самом деле чувствует, что на самом деле думает. Возможно, он ожидал от неё иной ответ, но кто она такая, чтобы соответствовать чужим ожиданиям?

Она — Кэрроу. От кончиков волос до желания быть лучше остальных.

— Я не боюсь, потому что знаю правду, и я открыта ей. Я защищала себя тогда, а сейчас защищаю свою честь и свою семью. Даже если не справлюсь, а скорее всего так и будет, то отец передаст компанию Флоре, скорее всего предложит тебе брак с ней, чтобы значительная часть активов оставалась под контролем Кэрроу. Моя сестра в бизнесе бесполезна, но не станет перечить и заявлять о своих правах. Но и ты раз и навсегда будешь принадлежать м о е й семье, особенно, если я умру сегодня. Уже принадлежишь. Живым ты никогда не уйдёшь.

Она не должна была этого говорить. Она уже это все написала в письме, которое, в случае ее смерти, попало бы сразу в его руки. Второе письмо получила бы Флора, а третье ушло бы прямиком в Дартфорд отцу.

Никто и никогда не переиграет Гестию Кэрроу, какими бы жестокими не выдались эти игры, каждый был обречён на провал. С ее смертью Джексон бы утешил своё чрезмерно вздутое эго, успокоил бы свои садистские наклонности, отомстив, но, вместе с тем, раз и навсегда стал бы марионеткой в руках ее отца.

Занавес.

— Да, спасибо, можешь подержать мою одежду. — Гестия не спешит, сперва медленно развязывая узелки на мантии, затем также медленно снимая платье, туфли и гольфы, оставляя только шелковую сорочку. — Не забудь про фиалки. — Последнее, что она говорит Джексону, уже поворачиваясь к озеру, а поднявшийся ветер пронизывает всю ее, заставляя обнимать руками плечи, будоражить ворох мурашек, покрывающий бледную кожу, когда она все также неспешно заходит в воду.

Скука.

Это слово как капли ядовитой воды из неисправного крана возникало в голове Вистерии с одинаково отмеренным промежутком, надоедливо разъедая все другие чувства и мысли. Очередное сборище снобов, которое Ви не могла пропустить по своей прихоти. Точнее, могла конечно, но дать сестрице такой лакомый кусочек ликования было бы непростительно с её стороны. Мисс Трэверс, старшая из, наблюдает за блуждающими фигурами с высоты балкончика около массивной, украшенной золотом и статуями, лестницы, изредка делая небольшой глоток шампанского. Ненамеренно, а может как раз наоборот, ищет взглядом рыжеволосые макушки. Она ожидаемо находит огненный вихрь Кэйтлин, сверкающей своей белоснежно-кровавой улыбкой — алая помада, за которой скрывается ряд белых хищных зубов, излюбленная сестрой, бросается в глаза как предупреждающий знак: «осторожно, опасно». Кажется, где-то мелькает и Айлинн, хотя её выследить куда сложнее в толпе разодетых аристократов, даже несмотря на яркий цвет волос. Младшая сестра всегда умела одновременно быть везде и нигде. Родителей Ви не ищет, зато привычно вспоминает о брате. Размышляет о том, чем он занят прямо сейчас. Наверняка куда интереснее проводит время, в отличие от Вистерии.

Очередной знакомый профиль сначала замыливается от внимания Ви, но потом девушка скользит глазами обратно. Губы изгибаются в лукавой усмешке. Подобрав подол своей парадной мантии, Трэверс, со всей возможной в данный момент спешностью, держит путь к попавшему в капкан доброму другу. Спускается по лестнице и оставляет полупустой бокал на одном из столов, чарующе улыбается всем встречным гостям вечера, коротко, но учтиво отвечает на их вопросы. О работе, о личной жизни, о семье. Последнее — в основном хвалебные отзывы о Кейт, вместе с редкими, но достаточно колкими вопросами о брате. Надолго нигде не задерживается, стремительно, при этом осторожно виляя между людьми и мебелью, идет к своей цели.

— Мистер Лестрейндж! — восклицает, подобравшись, наконец, к застрявшей в колючем кустарнике из mère et fille добыче. Ловко проникает между раскинувшими свои лозы-мантии чистокровными леди и обвивает руку Баста элегантным спасательным кругом, беря его под локоть бережной хваткой. — Я везде вас ищу! У меня очень важный деловой разговор к вам, разве отец ничего не говорил? — Вистерия хмурится, строя обиженную мордочку и, почти не замечая недоумевающих лиц и протестующих реплик, влечёт Лестрейнджа за пределы этого осиного гнезда.

Ох уж эти охотницы за видными женихами! Это не её дело, по большей части, но есть у них с Бастом давний, негласный договор. Даже, скорее, взаимовыгодная сделка, в которой обе стороны довольны, целы и весьма холосты. Да и к тому же получать в спину гневные взгляды доставляет Ви особый вид удовольствия. Злые языки, как полыхающий огонь в камине, греет сердце и душу Вистерии, отрезвляя живительным бальзамом. Что может быть лучше, когда о тебе говорят? Не важно добрыми словами, или нет. Даже лучше, если нет. Да и вести диалог с приятным собеседником, коим в целом Рабастан является, всегда в радость. Развеять немного этот угнетающий приём в такой душный майский вечер. Отдышаться явно не помешает.

— Не против, если выйдем подышать немного? — особо не спрашивает, скорее ставит перед фактом, направляясь в сторону выхода на заднюю часть дома, где, как надеется Ви, вьётся пахучий сад с освежающим посреди него фонтаном. Не Феи Фортуны, но всё же. Она не думает, что Баст сильно горит желанием остаться в толпе и дальше, так что не считает свою самодеятельность знаком неуважения. Вистерия улыбается, даже слегка хмыкает, подмечая старания бедных матушек: — С каждым разом всё напористей.

Возвращение в школу всегда было сложным для него.
Стены школы давно перестали душить его тесными объятьями воспоминаний, но призраки прошлого никуда не исчезли. Каждый камень хранил воспоминания, от которых ему было не сбежать.
От себя не убежишь.
Так, кажется, все предпочитали оправдывать свое бессилие совладать с эмоциями, которые не поддавались контролю. С эмоциями, что жили глубоко внутри, пустив корни, которые цеплялись за самые важные части души, кровоточа каждый раз, когда от них пытались избавиться.
И у него были подобные воспоминания. Воспоминания, от которых его не могли спасти омут памяти или зелье забвения. Они стали частью него самого, как и все,что с ним происходило.
Он не отрицал своего прошлого.
Он признавал свои ошибки, понимал причины, нес ответственность за следствия. Он был достаточно уверен в своих силах, он знал, что сможет вынести что угодно.
Он давно сгорел, обратившись в уголь, а давление, в котором он жил последние шестнадцать лет, сделали из этого угля нерушимый минерал.
Но даже он, годами живший во лжи, игравший виртуозно на два фронта, ненавидивший и защищавший то, что он ненавидел, даже он иногда мог позволить  себе опасаться невесомых призраков, тонкой паутиной памяти крошивших ту нерушимую скалу, которой он пытался быть.
Возвращение в школу всегда было для него пуштешествием в прошлое.
Сколько бы лет не прошло, он всегда помнил. В мельчайших деталях помнил, словно перед глазами проигрывали старое кино.
Снова и снова.
Пока школа ещё только посыпалась от летней неги, наполняясь учениками и школьной рутиной, пока по ее венам ещё не текла активная жизнь, вытесняя старые воспоминания, пока новое не вытеснило старое, можно было увидеть во влажных разводах на стекле знакомые силуэты, услышать в пустых коридорах эхо давно отзвучавших разговоров.
Возвращение в школу всегда было его маленьким адом.
Новая должность немного разбавляла обыденность предстоящего года.
Он давно хотел получить эту должность, ему было важно самому научить детей тому, что могло бы им спасти жизнь.
Да, даже Поттеру.
Сколько бы он не убеждал Дамблдора, что подготовкой надо было заняться ещё раньше, намного серьезнее подходя к этому вопросу, вряд ли они оба до конца верили в то, что Темный Лорд мог вернуться.
Но он вернулся.
Тьма вновь нависла над миром, над школой,сколько бы Альбус не был уверен в том, что Хогвартс сумеет устоять.
Не было в этом мире безопасного места, пока был жив его главный враг.
Метка на руке, словно в ответ на его мысли, обожгла его огнем, заставляя схватиться за нее сквозь рукав мантии.
Нет, ему просто казалось.
Метка, как и раньше, молчала.
Как молчал и непреложный обет, хотя он чувствовал кожей и его тесное кольцо вокруг своей шеи.
Да, он знал, что ему предстоит.
Веры в то, что ему удастся ускользнуть не было никакой.
Он пообещал защитить Драко.
Маленького, глупого, так похожего на отца в его возрасте. Но Люциус никогда не давал другим увидеть свой страх, а в глазах Драко он читался настолько отчётливо, что его можно было потрогать.
Гулкое эхо шагов терялось в полумраке его кабинета, когда Северус, терзаемый тяжёлыми мыслями, пересёк его наискосок, замирая около огромного камина, бывшего единственным источником света в осеннем полумраке. Ему всегда легче думалось глядя на огонь. Пламя будто стирало все лишнее, оставляя лишь жар ясного сознания.
Но в этот раз и огонь не мог помочь ему согреться и разогнать мрак, сгущавшийся над ним.

Эшли уже привык получать то, что хочет, без особого труда — но обычно предметом его интереса становились вещи, которые никому не было жалко. Ничего ценного, дорогого, слишком личного — мелочи, баловство, сувениры. В этот раз — все иначе, и ради иначе нужно постараться.
Задумывается ли Мракс, что за ним могут следить, не стараясь следить специально? Задумывается ли, крутя в руках смешную загогулю с полой сферой из какого-то дешевого камня по середке, едва ли ограненного должным образом, что ею кто-то заинтересуется? Конечно нет. Потому что сотни студентов ходят по коридорам, сотни смотрят друг на друга, сотни крутят в руках всякие штуковины — иногда полезные, иногда — редкие, иногда — не стоящие ни кната.
Эшли давно понял закономерность — вещи, связанные с его личной тайной, находят его сами, как по цепочке. Каждая — новый ключ, и у него их уже целая связка. Ни конца, ни края, и очередной ключ отпирает замок, чтобы за дверью оказался... Снова ключ.
Он еще не знает, что к концу года наконец найдет дверь в следующую комнату. Еще не знает.
То, что началось, будто детская игра с секретом от всего мира, греющим душу, стало настоящей шелковой паутиной, которая медленно проявлялась, но не ткалась. Он, Эшли, будто маленький паучок, находил новые нити, перескакивал через узлы, продвигался кругами ближе к центру, все больше укореняясь в мнении, что кто-то другой стал бы ее жертвой. Или, что хуже — нарушил бы целостность.
Иррациональное, необъяснимое я хочу это для себя, и все же Эшли привык жить интуицией, вплетая ее в логику рассудка, потому держит рот на замке.
Загогулю он видел на одной схеме — сред сонма предыдущих находок. А теперь — увидел наяву.
Мракс.
Другая паутина — его собственная, от человека к человеку, которую касанием легким тонких пальцев тревожит, чтобы получить за неделю больше информации по сарафанному радио о Мраксе, чем, возможно, Оминис сам о себе хоть когда-то кому-то рассказывал лично.
Можно выйти на юношу через его окружение, благо, со старшими связи налажены, но Эшли хочет сделать все сам, никому не будучи должным ничего.
Убивает на поиск подходящей штуки целый выходной. В замок возвращается отчаянно ободранный, но собой крайне довольный. Держит это что-то в складке мантии, подозрительно шевелящееся и издающие слишком очевидные звуки. Оминиса находит без проблем — он приметный, и где его видели, люди говорят охотно.
Повезло — сидит на скамье в тени, как обычно чуть в стороне от других, будто статуя самого себя, о чем думает — кто бы знал.
Ничего. Байсайд благородные мозги сейчас кое-чем займет полезным. Собой, например.
Предчувствует Мракс приближение младшего или нет — не важно. Эшли идет легко, поправляя на ходу кудри, как будто Оминис мог бы увидеть, ну или же кудри могли бы образовать что-то, хотя бы отдаленно похожее на порядок. От него не пахнет ничем человеческим — только лесной тенью, травой, немного — ягодами. Дикими.
   — Эй, Мракс. Говорят, тебе нравятся змеи? Смотри, что я нашел случайно сегодня, пока гулял, — садится рядом без приглашения, совершенно в своей типичной манере, протягивая, но пока не вручая, свое нечто, которое оказывается белой змеей с выпуклыми, почти сферическими, чешуйками. Рога над глазами, рога над ноздрями, общая нелепая треугольность.
Ему потребовался минимум час, чтобы найти и поймать хотя бы одну такую, не настроенную укусить и убить наглеца на месте.
   — Не знаешь, что это?
Потому что... Да. Сам Байсайд не имел ни малейшего представления. Просто подумал, что незрячему может понравиться.... Фактурность. Все, что он знал — что тварь хотя бы не особо ядовитая. Как?
Конечно же, по следам укусов, которые сейчас прятал под рукавами мантии.
Никто не говорил, что сестрицы неведомой гадюки уползали от Эша без боя.

я бы с радостью забыла о том, что неприлично много была на волосок от смерти. о том, что моя мать исчезла, оставив странное письмо. о том, что ты бегаешь за каждой юбкой, а я, как последняя дура, возвращаюсь в тот день в лесу, когда чуть не лицезрела твою кончину. глупая, ты же просто очередной парень, который даже не вспомнит моё имя на утро. но я всё ещё думаю о твоих кошачьих глазах, которые стреляют в моё юное сердечко.

мне бы забыть их и продолжать думать о майкле. когда всё стало таким сложным? я же точно знала, что он мне нравится. и к чему врать, я всё ещё так думаю. но почему-то зерно сомнения поселилось во мне. и из-за кого? из-за человека, который явно никогда в жизни не посмотрит на меня серьёзно. я даже не могу поверить в то, что это взаимно, поэтому ненавижу себя и тебя за такое безрассудное поведение.

и когда ты кидаешь свою очередную фразу с подтекстом, я лишь губы кусаю и отвожу взгляд, чтобы ты не заметил, что в моих фантазиях я уже представляла тебя без твоей чертовой кожанки. ты не должен об этом узнать, как и кэнди , которая лишь глупо глазами моргает, типа святая, как будто не понимает твоего намёка. и когда наши взгляды встречаются, я проклинаю тебя. во что ты со мной играешь?

а если я приму правила игры, ты не боишься, что сам проиграешь?

и я решаю, что сегодня я попробую. возможно (точно), я пожалею об этом. но я так хочу просто побыть в твоём мире, откинув весь пиздец, что свалился на мои плечи. и где-то в глубине души надеюсь на то, что майкл об этом не узнает. я же точно буду держать себя в руках, я только попробую.

мне нравится узнавать тебя через твоё детище. вижу в твоих глазах нескрытый огонь. так вот чем ты горишь. и когда ты рассказываешь мне про казино, проводя мне экскурсию, я любуюсь тем, с какой любовью всё здесь сделано. я словно попадаю в вихрь веселья, мне так спокойно, впервые за многие месяцы, и хотелось бы раствориться в этом моменте.

— мне нравится, здесь оживленно, - и я беру бокал шампанского из твоих рук, как бы случайно касаясь пальцев. черт, что я творю? ведь это не правильно. но в ответ лишь залпом осушаю бокал. думал ли ты, что я могу быть такой отчаянной?

— я бы хотела бывать здесь чаще. иногда мне просто необходимо освободить голову и...,— я делаю паузу, пытаясь подобрать слова, — побыть в хорошей компании,— черт, это явно не то, что я должна была сказать. и я краснею, отвернувшись, делая вид, что рассматриваю окружающую обстановку.

сколько девушек ты приводил сюда, наливая в их стаканы алкоголь? неужели я стану очередной? и меня бесит тот факт, что как будто бы я и не против этого. чувствую себя гадко, что так просто попалась на эту удочку. нет, мне точно пора идти домой и выкинуть этот вечер из головы, как и твой бархатный голос, что мёдом стекает, проникая в мои уши.

- вишенка, я бы боялась на твоём месте. нельзя недооценивать девушек. или никто не воровал твоё сердце? — я смотрю на тебя, выжидая реакции. ты думал, что я буду безропотно принимать твои подкаты, не отбивая удара? не на ту попал. хотя и понимаю, что  на моём месте, правильная и умная девушка давно бы спустила всё на тормозах, охлаждая твой пыл. но я не «правильная» и никогда такой не была. поэтому подумай несколько раз прежде, чем соблазнять меня.

я всё ещё озираюсь по сторонам с зудящей мыслью о майкле. предаю ли я его сейчас? ему бы явно это не понравилось. но тогда почему он бросил меня, когда я так нуждаюсь в чьём-то тепле?

но и обвинять его глупо. учитывая, что его брат пропал без вести. но бобби мой друг, и мне тоже совсем не наплевать на него. плюс за последние месяцы я столько пережила, разве я не заслуживаю немного отдохнуть?

что же я творю в конце концов?

к черту всё.

и я вновь выпиваю бокал, погружаясь в состояние, которое хоть на мгновение может остановить эту бесконечную войну внутри моей головы. но когда ты просишь бармена налить мне водки, я всё же напрягаюсь, поднимая бровь. я не привыкла пить такие крепкие напитки, и обычно это заканчивается не самыми приятными историями, а я бы не хотела, чтобы перед тобой я начала блевать. хотя что-то мне подсказывает, что ты бы не осудил меня в таком случае.

всё же хотелось бы этого избежать.

поэтому, когда ты вновь протягиваешь мне бокал, но уже с безалкогольным коктейлем, я смотрю на тебя с благодарностью. видимо, заметил, что сейчас мне нужен перерыв от алкоголя. в этом есть что-то милое, и потягивая через соломинку сладкий напиток, я всё-таки заглядываюсь на твои губы. было бы интересно узнать, вишнёвые ли они на вкус.

но твои слова быстро приводят меня в чувства. ну конечно, стефани. о чём вообще я сейчас думала? ты явно дал понять, что испытываешь к ней симпатию, а я тут напридумывала, что заинтересовала тебя. плюс у меня вообще-то есть парень. да, похоже, пора завершать это нелепое приключение.

-не так часто, как ты о ней. а что, соскучился?, — я говорю это слишком резко. можно было бы и прикрыть своё недовольство, но, к сожалению, я слишком пьяна, чтобы управлять своими чувствами.

— могу позвонить и позвать её, тут же есть телефон? я как раз собиралась домой,— и я начинаю копаться в сумке, собираясь уходить, пока не наделала глупых ошибок, о которых могу потом пожалеть.

Эшли уже привыкла получать то, что хочет, без особого труда — но обычно предметом её интереса становились вещи, которые никому не было жалко. Ничего ценного, дорогого, слишком личного — мелочи, баловство, сувениры. В этот раз — все иначе, и ради иначе нужно постараться.
Задумывается ли Мракс, что за ним могут следить, не стараясь следить специально? Задумывается ли, крутя в руках смешную загогулю с полой сферой из какого-то дешевого камня по середке, едва ли ограненного должным образом, что ею кто-то заинтересуется? Конечно нет. Потому что сотни студентов ходят по коридорам, сотни смотрят друг на друга, сотни крутят в руках всякие штуковины — иногда полезные, иногда — редкие, иногда — не стоящие ни кната.
Эшли давно поняла закономерность — вещи, связанные с её личной тайной, находят её сами, как по цепочке. Каждая — новый ключ, и у него их уже целая связка. Ни конца, ни края, и очередной ключ отпирает замок, чтобы за дверью оказался... Снова ключ.
Она еще не знает, что к концу года наконец найдет дверь в следующую комнату. Еще не знает.
То, что началось, будто детская игра с секретом от всего мира, греющим душу, стало настоящей шелковой паутиной, которая медленно проявлялась, но не ткалась. Она, Эшли, будто маленький паучок, находила новые нити, перескакивала через узлы, продвигалась кругами ближе к центру, все больше укореняясь в мнении, что кто-то другой стал бы жертвой плетения. Или, что хуже — нарушил бы целостность.
Иррациональное, необъяснимое я хочу это для себя, и все же Эшли привыкла жить интуицией, вплетая ее в логику рассудка, потому держит рот на замке.
Загогулю она идела на одной схеме — сред сонма предыдущих находок. А теперь — увидела наяву.
Мракс.
Другая паутина — ее собственная, от человека к человеку, которую касанием легким тонких пальцев тревожит, чтобы получить за неделю больше информации по сарафанному радио о Мраксе, чем, возможно, Оминис сам о себе хоть когда-то кому-то рассказывал лично.
Можно выйти на юношу через его окружение, благо, со старшими связи налажены, но Эшли хочет сделать все сама, никому не будучи должной ничего.
Убивает на поиск подходящей штуки целый выходной. В замок возвращается отчаянно ободранная, но собой крайне довольной. Держит это что-то в складке мантии, подозрительно шевелящееся и издающие слишком очевидные звуки. Оминиса находит без проблем — он приметный, и где его видели, люди говорят охотно.
Повезло — сидит на скамье в тени, как обычно чуть в стороне от других, будто статуя самого себя, о чем думает — кто бы знал.
Ничего. Байсайд благородные мозги сейчас кое-чем займет полезным. Собой, например.
Предчувствует Мракс приближение младшей или нет — не важно. Эшли идет легко, поправляя на ходу локоны, как будто Оминис мог бы увидеть, ну или же спутаные после прогулки пряди могли бы образовать что-то, хотя бы отдаленно похожее на порядок. От нее не пахнет ничем человеческим — только лесной тенью, травой, немного — ягодами. Дикими.
   — Эй, Мракс. Говорят, тебе нравятся змеи? Смотри, что я нашла случайно сегодня, пока гуляла, — садится рядом без приглашения, совершенно в своей типичной манере, протягивая, но пока не вручая, свое нечто, которое оказывается белой змеей с выпуклыми, почти сферическими, чешуйками. Рога над глазами, рога над ноздрями, общая нелепая треугольность.
Ей потребовался минимум час, чтобы найти и поймать хотя бы одну такую, не настроенную укусить и убить наглую девицу на месте.
   — Не знаешь, что это?
Потому что... Да. Сама Байсайд не имела ни малейшего представления. Просто подумала, что незрячему может понравиться.... Фактурность. Все, что она знала — что тварь хотя бы не особо ядовитая. Как?
Конечно же, по следам укусов, которые сейчас прятала под рукавами мантии.
Никто не говорил, что сестрицы неведомой гадюки уползали от Эш без боя.

охотник, чистокровная
[milly alcock]

на спор полчаса провисела на метле вниз головой и выиграла пятьдесят галлеонов, которые в тот же вечер потратила на выпивку в Хогсмиде, споив всю таверну; ее любовь распространяется только на котиков и декана; специалист по сложным зельям, но списать не даст.

охотник, чистокровный
[harry collett]

тот самый директорский сын;
никого особо близко не подпускает к себе, брезглив к полукровкам и магглорожденным; ушатает в Дуэльном; мамкин красавчик, батина гордость; ради своей выгоды может присесть на уши, умеет в философию и флирт, граничащий с ментальным абьюзом.