Метеорит. Это был простой метеорит, огромное космическое тело, свалившееся с небес на землю и уничтожившее несколько кварталов.

Чишия отложил газету — по понятным причинам в палате нельзя было пользоваться мобильными телефонами, слишком уж чувствительная здесь была аппаратура, — и закрыл глаза. Число погибших исчислялось сотнями, десятки домов не просто разрушены, а стерты с лица земли. Спасательные службы работаю день и ночь, силясь ликвидировать последствия и вытащить тела. О спасенных спустя столько дней никто не говорит. Уже никто не говорит, потому что сдались даже поисковые собаки.

Дела Шунтаро шли не так уж плохо. Ему повезло, по сравнению с теми бедолагами, что пересекали перекресток прямо за его спиной. Взрыв снесло машину с газовыми баллонами, она врезалась в фургон, перевозивший мелкие стальные трубки, и все это добро, словно шрапнель, разлетелось в разные стороны. Чишия поймал сразу два снаряда — один застрял в теле, чудом не разорвав в клочья селезенку, а второй прошел навылет, через левое плечо. К тому моменту, как прибыла скорая помощь, Чишия потерял много крови, но к счастью, в больнице ему успели помочь.

Теперь он оказался здесь. Медсестры и лечащий доктор заходили несколько раз в день, это не вызывало удивления, потому что клиника по счастливой случайности оказалась именно та, в которой работал Чишия. Медперсонал любезно связался с родными Шунтаро, однако отец и мать в настоящий момент находились в другой стране — отправились на какую-то конференцию. Информацию к сведенью они приняли и как-то слишком прагматично сообщили, что все равно ничем не смогут помочь. Их присутствие будет только мешать, а в клинике работают лучшие доктора.

Чишия... принял. Собственно, ничего другого он и не ожидал, потому воспользовался возможностью хорошенько выспаться.

Беспокоил его лишь сосед. Странный молодой мужчина, которому повезло меньше, чем Шунтаро. Нираги Сугуро, так его звали, к нему уже заходил пластический хирург с планом лечения. Кажется, последний видел в этом уникальный случай, да и процесс восстановления пациентов с такими жуткими ожогами в Японии был поставлен на конвейер.

________________________________________

— Все мы монстры, так или иначе, — Чишия пытался открыть одной рукой — вторая все еще плохо слушалась — пачку печенья, принесенного медсестрой из ближайшего автомата. Убедившись в безуспешности попыток, он в конце концов разорвал упаковку зубами. — Будет тебе. Доктор Ватари лучший в своем деле.

Он не лгал в попытке немного приободрить своего соседа. Как бы Шунтаро не относился к своим коллегам, он признавал их авторитет. Ватари-сан был одним из самых известных пластических хирургов во всей стране. И он никогда не разбрасывался пустыми обещаниями, так что со временем Нираги вернут... если не привычный внешний вид, то хотя бы что-то максимально приближенное к нему.

Печенье оказалось совсем не вкусным. Да это и не печенье вовсе, а соленые крекеры в виде маленьких рыбок. Чишия сжал одну между пальцами, а после безжалостно раздавил и стряхнул крошки обратно в упаковку. Ее он положил на тумбочку — не дотянулся, и пакет упал на пол.

— Вот же черт, — в голосе Шунтаро прозвучало восхищение. — Ты не мог бы поднять?

Но очевидно Нираги был занят самокопанием и жалостью к себе. Чишия тяжело вздохнул, откинул одеяло и с трудом опустил обе ноги на пол. Тело ужасно ныло и казалось громоздким, совершенно неповоротливым, так что нечего было и думать о том, чтобы наклониться. А вот присесть — очень даже, ведь ноги у Чишии оказались целы, в отличие от той девушки из соседней палаты — о ней говорили медсестры. Бедняжке не повезло, глубокие колотые раны, потеря крови. Но она хотя бы могла ковылять на костылях.

Ему пришлось попотеть, в прямом смысл, прежде, чем упаковка вернулась на тумбочку. После таких упражнений возникла отдышка, какое-то время Чишия просто сидел на кровати, восстанавливая ровное дыхание, а затем встал и, держась за все, что было вокруг, подошел к окну. На улице царил яркий солнечный день, люди внизу сидели в больничном саду, наслаждались погодой. Некоторые играли в карты.

— Было бы здорово сходить туда, — вдруг произнес Шунтаро. — Подышать немного свежим воздухом. От этого кондиционера у меня носоглотка высохла. Что скажешь?

Нираги пробормотал что-то невразумительно, но Чишия не унимался. Он доковылял до соседней койки, отдернул шторку и навис над кроватью.

— Идем, — тон голоса был безапелляционным. — Тебе тоже полезно немного походить. Зараза уже не занесется, однако пораженным тканям нужен хороший кровоток.

Вместо ответа Сугуру отвернулся и очевидно сделал вид, что хочет спать. Чишия постоял какое-то время, после чего повел плечом — тут же сморщился, настолько резкой была была, — и направился к двери. Там, в специальной подставке, хранилось две трости, как раз для пациентов, одну из них Чишия взял.

— До лифта я дойду примерно за пять минут, — любезно сообщил он. — И еще три я буду там. Если хочешь присоединиться, я буду рад. В конце концов, какой смысл в том, чтобы торчать в четырех стенах и упиваться жалость к себе?

С этими словами Шунтаро вышел. И очень скоро с удивлением понял, что гениальный мозг подвел его. Времени потребовалось гораздо больше, не пять, а все восемь минут. Он успел опереться на стену около лифта, не рискнув садиться на диван, потому что велика была вероятность потом не встать вовсе. Прикрыв глаза, Чишия какое-то время дышал, а когда услышал шаркающие шаги, улыбнулся.

— Я знал, что ты придешь. Позволишь опереться на тебя?

Что-то смердящее, чавкающее, блюющее лезет в ноздри, заполняет рот и легкие, ползет под плотно прилегающей броней, липко облизывает уши, лезет противным языком прямо в глазницы, вцепляется в волосы и копошится там мелкими хитиновыми тварями.

Внутри разоренного храма, теперь похожего больше на разлагающийся труп, воздух тяжелый, плотный и душный. Воняет сгнившим до жидкого состояния мясом, запекшейся кровью, немытыми, будто годами, телами, экскрементами и протухшим вином. Полуразрушенные стены, некогда любовно вычищенные до блеска, сейчас были измазаны кровью, дерьмом и и чем похуже - во славу Абсолют, естественно.
Почти на каждом шагу под ногами валяются кости, обглоданные трупы и тут же рядом иссыхают токсичные продукты жизнедеятельности гоблинов и багберов. Шэдоухарт какое-то время еще пытается задерживать дыхание, не смотреть на мазки зелено-коричневого на полу, но это было всё бесполезно от слова совсем.
Если после этого места она не помоется, то, боги свидетели, она покончит с собой.

Жрица никогда бы не подумала, что маленькие вонючие гоблины и проклятая лунная ведьма так полно будут дополнять друг друга. Но вот она здесь, в стенах некогда живого селунитского храма, смотрит на оскверненные идолы и молитвы, чувствует и жгучее злорадное удовлетворение, и влажный плотный ком переваренных вчерашних телячьих потрохов и пресного салата из капусты-моркови, который ползет по пищеводу наверх.

Отгороженная от посторонних глаз разваливающейся кирпичной кладкой обитель гоблинской жрицы была погружена в "священный" полумрак, разгоняемый тусклым светом свечей из старого тухлого жира. Даже родные тени здесь казались ядовитыми и смердящими, поэтому Шэдоухарт старалась в кой то веки держаться света - так она хотя бы была уверена, что не наступит в чьи то распотрошенные внутренности.

Вскрытое до пупка, как две половинки гнилого яблока, тело Кишки валялось на полу. Череп лопнул куриным яйцом, разметав остывшие мозги по полу. Целый глаз закатился и уже поблек, приобретя цвет переваренного желтка. Расколотая напополам челюсть обнажила на удивление целый вспухший язык, который жирным синим слизнем свисал на бок, соприкасаясь с грязным полом, будто в попытке вылакать кровь, растекающуюся из коротконогого тела. Разорванная одежда открывала взору уродливую гоблинскую женственность, изъеденную старостью и неизлечимыми болезнями - жрица вообще старалась не смотреть в эту сторону, морщась каждый раз, когда её взгляд невольно натыкался на обвисшую грудь цвета сгнившей тыквы.

Здесь везде царила атмосфера разложения и мерзости. Даже вещи, которые они впопыхах засунули в свои рюкзаки, невозможно было брать голыми руками - пальцы пачкались жиром и гарью, редкие книги и свитки были заляпаны кровью и изъедены насекомыми, чьи трупики нашли свое пристанище между замызганными страницами.

Шэдоухарт больше не могла здесь находиться.
Верная, не Верная - ей нужно было вдохнуть хоть каплю свежего воздуха. Могли бы выбрать себе в служители кого-нибудь почистоплотнее, да хотя бы тех же кобольтов!

Она недовольно засопела, размазывая грязь с добротных перчаток по лежащему в углу спальному мешку, но, судя по тому, что выделанная кожа с чавкающим звуком начала липнуть к себе же, спальник Кишки был не самым чистым местом в этой помойке. Полуэльфийка скорчила гримасу отвращения и поспешила стянуть с себя испорченную безвозвратно вещь, а потом, задумавшись, снова натянула их, раскрыла одеяло, стараясь не принюхиваться и не смотреть внутрь и перенесла мешок поближе к телу. Шэдоухарт ухватилась за босые, покрытые мозолями и струпьями ноги и бесцеремонно перекинула труп на свалявшуюся, изъеденную молью шерсть. Мертвая Кишка была намного легче чем живая - удивительно, словно её мозг хоть чего-то весил. Интересно, как быстро тупые гоблины поймут, что кровавый след, ведущий к спальному мешку в углу это не просто очередная въевшаяся в камень грязь, а улики жестокого убийства одного из их главарей?

Шэдоухарт не особо хотелось скрывать следы убийства такой поганой твари, но и раззадоривать этот загашник раньше времени она тоже не горела желанием - вдруг тело найдет кто-то немного умнее табуретки?
[indent] - Где носит нашего светлоликого защитника слабых и обездоленных? - прошипела жрица, опорожняя целую бутылку воды и размывая кровавую дорожку по полу. Нормально, сойдет. Даже не нужно особо стараться.

Астарион в это время внимательно осматривал амулет, снятый с бездыханного тела. Цепочка разорвалась от мощного удара Тава, но, кажется эльфу не составляло труда починить её, поэтому он охотно сунул амулет к остальным вещам.

Мужчина наклонился к одной из свечей.
[indent] - Защищает кого-то наверняка. Надеюсь, только своим безграничным убеждением, пфффу, - он задул её. Запах жира стал сильнее, а Шэдоухарт поморщилась и отвернулась от белесого дыма, поднимающегося от фитиля. Везет этому вампиру, он мог спокойно задержать дыхание и не принюхиваться к этой вони. Астарион погасил еще несколько свечей, пока не осталась гореть последняя. Зловонные тени подступили к ним ближе, - Поможешь оттащить мешок подальше от двери?

[indent] - Думаю, соврать то он сможет. Я больше переживаю за то, как бы он, преисполненный праведным гневом, не кинулся помогать какому-нибудь пленнику, размахивая мечом, - усмехнулась Шэдоухарт, без колебаний наклоняясь вниз и беря край мешка в руки. Подняв голову, она заметила скептический взгляд Астариона, - Что? Он же как-то убедил всех, что он Верный.

С Астарионом Кишка еще легче. Или она окончательно растеряла все свои мозги, пока валялась на полу?

[indent] - Он убедил гоблинов. Возможно, он добавлял про себя "Тиру", я не знаю. Но он отвратительный лжец, я имел неудовольствие убедиться.

Они кинули мешок в угол, и его тут же поглотили жадные тени. Неужели, он убедился в этом тогда, когда они с Тавом ушли на совместную вылазку? Эльф вскользь упомянул, когда она проверяла его раны, что они встретили там охотника-гурца, который искал их очаровательное вампирское отродье. И все же, они вернулись целыми и невредимыми и, кажется, даже никого не прирезали. Интересно, настолько невыносимо пытливым был допрос охотника или Тав действительно не умел врать?
Шэдоухарт внимательно посмотрела на Астариона и нахмурилась. Кажется, вампир не кривил душой - он смотрел на неё без тени смеха, лишь с неким налетом недовольства.

У неё засосало под ложечкой. Это было проблемой. Большой-большой проблемой. Они уже успели обчистить келью и спрятать труп, но Тав, который уверил их, что он совсем ненадолго, не возвращался уже минут тридцать, если не больше. У Лаэзель, Карлах и Уилла была причина так долго не появляться в намеченном месте, но за них Шэдоухарт так не переживала - они были втроем. Их лидер ушёл один.
Их лидер, который и врать то толком не умел, и только чудом походил на гребанного Верного в своих переливающихся золотых доспехах.
Твою мать!

Госпожа, сохрани этого упрямца в добром здравии, умоляю. Чтобы я сама смогла с ним расправиться...

[indent] - Не надо было его одного отпускать, - пробормотала она, не в силах скрыть тревогу в голосе. Жрица взглянула на эльфа, словно ища в его взгляде свои же мысли, - Астарион, мне неспокойно. Кишка хотела его усыпить, а я даже не хочу думать, что в голове у других их главарей.

Насколько их мозги изъедены скверной Абсолют? Кто вообще эта Абсолют, которая принимает в свои служители всякую шалупонь?

[indent] - А ты попробуй его удержать. Он тяжелый, - Астарион отошёл к двери и примерился к неясному силуэту в углу комнаты. Просто мешок. Просто мусор. Просто разлагающийся кусок мертвечины, таких тут пруд пруди. Он довольно кивнул и, вернувшись к последней свече, без колебаний задул её. Комната погрузилась в желтоватую темноту, слегка освещаемая лишь отблесками факелов из за дыр в стенах, - Так здесь намного приятнее, - возможно, - Даже почти интимно, - его голос понизился до шепота, и по плечам Шэдоухарт пробежали мурашки. От холода. Он снова повысил голос, - Пойдем искать свет очей наших? Думаю, если бы началась бойня, мы бы услышали, но проверить все равно стоит.

[indent] - Мм, - бархатно проворчала она, стягивая засаленные перчатки, - Погоди. И правда. Тут так темно. Только ты, я... и этот запах нечищеной канализации. Давай, Астарион, вдохни этот аромат полной грудью вместе со мной, он так заводит, - Шэдоухарт запустила испорченный аксессуар в другой угол, и шагнула в сторону выхода, - Мне кажется, что от этой вони моя личинка вертится в голове, как сумасшедшая. Кстати, - она остановилась и посмотрела на Астариона, - личинка гоблинши всё еще у тебя?

Жрица никак не могла вытравить из памяти отвратительную белую тварь, с перекатывающимися шариками-внутренностями, вылезающую из уцелевшего глаза Кишки. Еще одно отличное дополнение к этому месту.

деймон победоносно ухмыляется. 

больше всего он любит вклиниваться в такие момент чистого хаоса и маловероятных совпадений - и оборачивать их на пользу себе. было в них что-то ценное, какое-то особое удовлетворение, которое не могли подарить месяцы скрупулезного планирования. 

хелейна не должна была быть здесь. хелейна должна была веселиться с подружками. на крайний случай - оказаться в объятиях того мужчины, которого и ожидала (и который на самом деле не был ей нужен). не должна была витать в облаках настолько, что потеряла на краткий миг любую связь с реальностью. не должна была пускать деймона впервые так близко, что он не сможет (и не захочет) от нее оторваться. 

а он должен был сейчас наслаждаться своей свободой - празднование, которое было уже на грани того, чтобы ему наскучить. должен был уединиться с той девкой, напиться, трахнуть ее - приемлемо, но гораздо менее интересно. 

вместо этого деймон на короткий момент прижимает хелейну к себе, и когда она склоняет затуманенную голову ему на плечо, касается ее лба губами в обманчиво-целомудренном жесте. а после - галантно открывает перед ней дверь пассажирского сидения (усмехаясь про себя думает, что она в таком состоянии и вправду может с этим не справиться). 

устраивается сам на водительское сидение и несколько мгновений просто любуется племянницей, которая выглядит почти что расслабленной. 

тебе это и не грозит, - хочется бросить колкость, но вместо этого деймон лишь шире ухмылется, заводя бьюик. 

пляжи действительно хороши ночью, особенно удаленные от отелей и прочих наводненных туристами даже в такое время мест. а деймон был бы не прочь увидеть племянницу в нижнем белье, а то и вовсе голой. 

[indent][indent]- как скажешь, принцесса, - деймон, примеряя на себя образцовую добродетель, мчит по ночным улицам, выполняя просьбу. водить ночью - сущее удовольствие, и деймон изредка косится на спутницу, которая, кажется, снова безнадежно утонула в своих сокровенных мыслях. 

машина останавливается, а вот принцесса - и не думает. этот порыв оказывается в какой-то мере сюрпризом и для деймона - его рука тянулась уже было, чтобы открыть дверь. но когда хелейна усаживается на него сверху, рука без колебаний перемещается ей на талию. 

так значит, не просто так он все эти годы задерживал свой взгляд именно на ней. отмахивался от рейниры, которая умудрилась залететь в восемнадцать от первого же бойфренда (даром что он был достаточно высокого происхождения, чтобы считаться хорошей партией), самого скучного из ныне живущих мужчин, который таскался за ней всюду, как огромный золотистый ретривер, нарожать еще двоих и быть пресно и скучно счастливой. ни во что не ставил эйгона, иногда обменивался колкостями с эймондом, чаще забывал о существовании еще одного племянника. но хелейна, которая отводила взгляд, которая никогда не льнула к нему, не пыталась что-то доказать, все равно притягивала его внимание. 

и не зря - ее кровь не состояла из воды и дурно пахнущего хайтауэрского ханжества, ее кровь могла пылать. алисента правда думала что сможет приглушить этот внутренний огонь? дура.

деймон пожалел бы, что не открыл его раньше. пожалел бы, что раньше не избавился от давно опостылевшей супруги. но слишком его занимает этот момент, чтобы оставить хоть кроху внимания для сожалений. 

деймон целует ее, жадно прижимая к себе, будто племянница в любой момент может передумать - хотя сама загнала себя практически в тиски, из такого плена просто так не сбегают, а деймон не был ветреной подружкой, которая так просто спустила принцессу с крючка. 

он готов был поиграть с ней еще немного - подразнить, полюбоваться, посмаковать моменты, когда она была полностью в его власти, но теперь уже поздно было отступать. 

деймон ведет рукой по ее бедру, задирая юбку, сжимает другой рукой высокую девичью грудь. такую как она нужно смаковать, а не просто наскоро трахать - деймон бы завалил ее, полностью обнаженную, на огромную кровать, любовался бы тем, как разметался по ней серебряный шелк волос, прошелся бы по каждому сантиметру алебастровой кожи, заглянул бы в фиалковые глаза, попробовал ее на вкус... 

но для него - пока - тоже не было альтернатив, и не то, чтобы в этом спонтанном самовозгорании племянницы не было своей ценности. он ведь не был неопалимым, вопреки старым небылицам - и шрам на груди тому подтверждение. 

кровь в жилах мгновенно вскипает - в отличие от племянницы, деймон куда более привычен к этому огню. он накрывает ее руку своей, ведет ее и направляет, призывая быть смелее. 

и все же ее нетерпеливость вызывает у него  приглушенный почти что рык - хочется сорвать с нее платье, но треклятая женская одежда часто заставляет с ней повозиться, и вместо этого деймон лишь нащупывает ее нижнее белье, испытывает желание разорвать кружево на трусиках в лоскуты, но все-таки находит способ их приспустить, ведет пальцами по нежной коже низа ее живота, чувствует, что она уже была достаточно влажной, и все же исследует ее пальцами - не так долго, как следовало бы, учитывая, что он не удивился бы, узнав, что девчонка правда следовала заветам семерых до сих пор и берегла себя до брака. 

но она сама в очередной раз подливает масла в огонь первой - и подается ему навстречу, чтобы он проник в нее уже членом. и если она не колеблется, то деймон - тем более. он выдыхает хелейне в губы от удовольствия, чувствуя ее жар изнутри.

[indent] она не жалеет о сказанном. она действительно убьет его. убьет их всех. и жалости тут нет места. демонический шепот в ее голову тому подтверждение. совесть умерла вместе с жалостью еще в детстве; ровно в тот момент, когда она впервые испытала тягу к чужим крикам и крови. и сейчас, если белла начнет жалеть обо всем сказанном и обещанном, то от ее настоящего не останется ровным счетом ничего.
[indent] сириус оказывается над ней. [не за тем, чего она бы хотела] выдергивает из ее пальцев палочку, отбрасывая в сторону реки. беллатрикс пытается в тот же момент подскочить, чтобы кинуться вслед за улетевшим древком, но хватка на шее пригвождает обратно к земле. вдохнуть не получается. кровь начинает пульсировать в висках, не имея возможности продолжить циркуляцию по вене. беллатрикс обхватывает пальцами его запястье, но не в ласковом жесте, а впиваясь длинными ногтями в кожу и оцарапывая.
[indent] больной ублюдок. она хотела бы выплюнуть ему эти слова в лицо, но вместо этого лишь растягивает губы в злой ухмылке, беззвучно смеясь сквозь попытку сделать вдох. его слова проталкиваются сквозь шум в ушах. о, она еще как прикоснется к марлин. разыщет ее в ближайшие дни и, для начала, оштрафует на ошеломительную сумму баллов просто за то, что она грязнокровная сука, смеющая прикасаться к представителю благороднейшего дома блэков. а после она шепнет рудольфусу, что готова перейти к практике на людях. и первой ее жертвой станет подружка сириуса. он сам обрек ее на подобное; он должен был знать, что за общение с отребьем, позорящим семью, приходится платить.
[indent] да, беллатрикс лицемерно прикрывалась чтимыми ею семейными принципами и традициями. она прикрывалась за ширмой из мыслей о том, что дело исключительно в семье, а не в всепоглощающей, разрушающей, черной ревности, что слишком отчетливо плещется в глубине ее темных глаз.
[indent] он отпускает ее; беллатрикс с шумом хватает воздух, и наконец хрипло, в голос, смеется. за смехом срывается кашель, горло саднит, а тело сводит ознобом.
[indent] — если я убью тебя сейчас, — ее голос охрип, она говорит практически шепотом, но знает, что он слышит, — то как смогу потом пожалеть за ее смерть? вернешься ко мне с того света? — она издевательски смеется, отползая к краю берега и погружая руку в воду, меж камней нащупывая древко палочки. ему повезло, что она застряла и ее не отнесло в глубины черного озера. ему повезло, что беллатрикс слишком замерзла, чтобы вылить на него ушат оскорблений и еще больше заклинаний. ему просто повезло, что они в хогсмиде, и на противоположном берегу уже начали скапливаться студенты, указывающие на них пальцем и что-то говорящие. плевать.
[indent] она поднимается на ноги. волна тепла окутывает, обвивает словно теплое одеяло. но белла не спешит благодарить. она согрела его, он – ее. все по честному и теперь они квиты. но лишь в спасении друг друга. в мести за причиненное их путь только начинается.
[indent] — то, что ты сделал перед падением. знаешь, блэк, ты… — она собирается выдать ему тираду о том, как он отвратителен. обвинить в том, что ему запрещено приближаться к ней. сказать, что все его поступки просто ужасны и заслуживают порицания. собирается сказать, что он – причина всех бед. но осекается, вспоминая, что он не просто поцеловал ее. [вновь все сводится к их близости!] она ответила. прижалась к нему всем телом, пальцы в волосах его запутала и даже приподнялась на носочки, чтобы быть ближе. ближе, твою мать! она ответила, и списать это на помутнение рассудка уже не могла. беллатрикс не была пьяной в тот момент. выпившей, да, но в том состоянии она вполне несла ответственность за свои слова и действия. она не была под действием зелий. это был целиком и полностью ее выбор. только ее, и больше ничей. и в тот момент ей было наплевать, видел ли их кто, потому что значение имели лишь его губы и руки; крепкое тело, прижавшееся к ее.
[indent] и злость на саму себя волной окатывает с головы до ног. беллатрикс отмахивается от мантии, швыряя ее в сириуса. ярость вперемешку со стыдом розовеет на скулах. она лишь может уповать на то, что блэк был достаточно пьян, чтобы не помнить о ее ответе на его поцелуй. о, она уповает на это, обещая, что никогда не заговорит с ним на эту тему.
[indent] — я тебя ненавижу. — она бросает первое, что приходит в голову. привычную фразу, чтобы как-то объяснить свою заминку; чтобы он не решил, будто бы она желала сказать что-то иное. она бросает ее тихо, но на всей возможной ярости, прежде чем развернуться, и практически бегом броситься к ближайшему мосту.
[indent] навстречу с заливистым смехом несется поттер. беллатрикс на мгновение останавливается, вперив в него полный ненависти взгляд так, что мальчишка на миг спотыкается, но движения не прекращает, проносясь мимо нее. торопится к сириусу, чтобы видимо обсудить «потрясающе удавшийся план по утоплению кузины блэк». она убьет и поттера. позже, когда они все успокоятся и забудут. но она найдет способ убить каждого из них, потому что месть это блюдо, которое подают холодным.
[indent] беллатрикс залетает в кабанью голову стуча зубами от холода. весь ее растрепанный вид кричит о том, что с ней приключилось кое-что нехорошее. рудольфус тут же подскакивает с места и в миг оказывается возле нее, укутывая в теплую меховую мантию. белла благодарно растягивает губы в улыбке, прижимаясь к нему в ответ. ее сердце неистово стучит в груди, а внутри растет некое странное чувство, будто бы кто-то скребет по самому нутру, пытается вывернуть наизнанку. она не понимает, но чувствует, что объятья рудольфуса не такие. прикрывает глаза, делая медленный вдох, и перед глазами на мгновение предстает картина того, как ее вот также обнимают чужие сильные руки в черных узорах. сириус. блять.
[indent] — мне нужно в больничное крыло. — беллатрикс распахивает глаза и вырывается из чужих объятий. — мой полоумный кузен столкнул меня в воду. — о том, что он ее поцеловал, и они упали вместе, беллатрикс ожидаемо умалчивает.
[indent] — я убью его. — рудольфус поджимает губы, кривит усмешку, но белла отрицательно качает головой. — нет. он мой.
[indent] и лишь в мыслях понимает, что имела ввиду совершенно иное.
[indent] она окажется в больничном крыле с воспалением легких. примет бодроперцовое зелье, но попросит мадам помфри оставить ее на ночь. потому что больничное крыло было тем местом, где она гарантированно не встретит кузена. потому что от воспаления одной дозы бодроперцового ожидаемо мало. и плевать, что он тоже упал в воду. она догадывалась, что у него была страховка на этот счет. она догадывалась, что в больничное крыло он точно не заявится, полагая, что она именно в нем.
[indent] и это успокаивало.

Уже было середина осени, похолодало заметно, потому банда залегла на дно, продавая награбленное, совершая редкие вылазки. Они еще в начале перебрались как можно более южнее, к своем схрону, который стал их пристанищем на многие годы. Когда-то очень давно, может сотни лет назад, здесь жили гоблины. Что с ними случилось никто не знает, впрочем, это уже и не имеет значения. Осталось от них отличное убежище, и ладно. Правда год назад оно уже стало рушится, как бы его не укрепляли. Схрон напоминал маленький такой подземный город со множеством коридоров, комнат, как обширных так и крошечных, были кладовые и даже тронный, и обеденный, зал. Вход находился посреди леса, на опушке, на середине которой возвышался высокий холм. Внутрь него вела дыра, уходящая прямо вниз деревянными ступеньками. Здесь и поселились разбойники. Места хватало, но принимали в банду не особо охотно, потому что всех прокормить было сложно. Требовалась еда, вода, лишние комнаты в конечном итоге. Всего этого оказывалось вечно впритык. Брали в банду только тех кто способен принести пользу. Старики и больные не приветствовались, хотя, если были те кто стал таковым уже будучи в составе шайки оставались в ней, занимаясь другой, нежели грабежи, работой, например мыли посуду, стирали, готовили, прибирались и тому подобное. Главное чтобы тот или иной человек приносил пользу, был полезен. Никто не любил лежебок. Вот и Джонти, два дня назад, притащил в схрон целый мешок зелий, которые украл далеко на юго-западе, в городе Скайваер. Забрался в дом местного мага и стащил у него из лаборатории все, что имело хоть какую-то ценность по мнению шута. О, там было много разноцветных склянок и баночек, назначения которых Джонти не знал, но решил рискнуть. Ему оставалось вытащить мешок через окно, вскочить на варга, а там уже ищи свищи как ветер в поле. Правда несколько склянок все таки разбилось по дороге, но то что уцелело было настоящим состоянием. В схроне Джонти встречали как героя. Из-за того что жизнь разбойника, да и условия его проживания не сулили ничего хорошего его здоровью, то ценились микстуры, укупить которые не представлялось возможным. Люди умирали от травм, от случайных порезов, от укусов и просто банальной простуды. Благодаря тому что украл Джонти можно было спасти не мало жизней. Зелья тут же унесли на склад, а парня отправили отдыхать с дороги, не замечая, что он успел спрятать в карманы штанов парочку маленьких пузырьков. Самому пригодятся. Маг оказался предусмотрительным и наклеил пергаментные этикетки на свои стекляшки. Без них толку от зелий было бы мало, разве что пить их по одному, не зная ни назначения, ни свойства. Джонти позволил себе отлежаться всего денек, прежде чем ему стало откровенно говоря скучно. Заняться в схроне было нечем. Вечером обыграл в карты собственного брата, содрав с него десяток медяков, спустя какое-то время поцапался с толстым Томми, когда выиграл у него старинное кольцо в ножички. Пальцы Томми были все изранены, а Джонти невредимыми сверкал перед его лицом. Разбойнику это не понравилось и шут получил в глаз. Потасовка закончилась поножовщиной. Недовольный полученным тумаком Джонти просто пырнул Томми в руку. Еще повезло тому, что он развернулся боком, заградился ладонью, а то бы сиял дырой в боку. Инцидент замяли. Ни отца, ни Вороны, не было тем вечером. Они оба уехали в город за провиантом, оставив за место себя Бруно - заместителя, можно так считать самого доверенного подчиненного. Бруно отличался скверным нравом и Джонти его терпеть не мог. Чтобы залечить руку Томми шуту пришлось отдать один из пузырьков с зельем, а толстяк получил от Бруно в глаз. Баш на баш, как говорят. Справедливость восторжествовала и сработала в обе стороны. Джонти лег спать поздно, а рано утром притащился отряд Барсука. На дороге они поймали торговца шкурами. Его убили и ограбили, а его жену, с которой они ехали в город, притащили в схрон. Чуть позже ее убьют, но прежде поразвлекутся. Смотреть на это у шута не было желания. Даже если он не принимает в этом участие и не увидит, то услышит. Комната избранная бандитами для утех находилась слишком близко к его. Даже позавтракать не успел, как понял, что слева, за стеной, копошатся и орут. Без того плохо спал. Полночи пролежал в темноте, уткнувшись лбом в стену. Уснуть получилось не так давно, а затем разбудил громкий гогот. Джонти знал, что так будет, он слышал разговор разбойников еще в коридоре, когда они громко кричали о своих победах, о том сколько шкур они притащили. Целых тридцать и еще одну, но живую. К тому времени шут уже был собран и потому, как только поднялся на ноги и вышел первым в коридор варг, пошел за ним следом. Последним выбежал из комнаты злокрыс и сразу понесся вперед, к выходу. Джонти вздохнув раздраженно уцепился за шерсть огромного волка, и подтянувшись забрался ему на спину. Без седла далеко не уедешь, но Джонти не собирался ехать верхом часами. Свалит на какое-то время подальше, проведет весь день снаружи, а затем вернется. Комната в которой жил Джонти была просторной, а главное теплой, обита досками, скромная мебель не сильно украшала ее, кровати и той не было, только тюфяк с соломой. Корн спал с другой стороны, у стены, в углу злокрыс. Для животных отдельного места было не предусмотрено, потому они находились в одном помещении с хозяином. Когда Джонти проезжал мимо соседней, со своей, комнаты, дверь была открыта. Сбоку вывалился Томми, показавшись в проеме, послышался смех, крик женский, треск одежды.
- Чего, не спится, червивый? - нагло бросил разбойник подтягивая штаны. Он ничего не боялся, потому что знал, что ему не сделают ничего. Даже здоровенный Корн, который алыми глазами недобро сверкал на него. Без приказа Джонти волчара не кинется.
- Не хочешь присоединится? - со смехом спросил Томми кивая в глубь помещения где еще пятеро бандитов развлекались с нечастной жертвой, которая мычала как корова, которую вели на убой. Джонти остановил варга и краем глаза заметил, что там происходит. Мелькали знакомые фигуры, одна из них лежала на жертве, женщине лет так сорока, затыкая ей рот.
- Не горю желанием. - холодно отозвался шут отводя глаза в сторону. Все это вызывало в нем смешанные эмоции. Отвращение, ужас, смешивался с потаенными желаниями и мыслями порождая в душе бурю.
- Или так и будешь - Томми сделал недвусмысленное движение рукой в районе своего паха, согнув пальцы в кольцо. Джонти ощутил как к щекам приливает кровь
- Да пошел ты - скривился он, чувствуя как начинает пылать в груди огнем. Возмущению не было предала. Все знают. Они знают. В таком замкнутом пространстве трудно что-то скрыть. Никакой личной жизни, в особенности если у тебя нет своей девушки. Даже у брата она есть. Нашел себе в начале осени крестьянку, сбежавшую от жестокого отчима, и теперь живут себе и горя не знают. А ведь Брану всего шестнадцать! Конечно у него миловидное лицо, девки на него ведутся. Проклятый Джонти навсегда теперь как шут. Краска намертво впиталась в его кожу после того случая, тогда, на перекрестке дорог, в таверне. И еще Томми как будто заставил это все вспомнить. Напомнить об ущербности и о том, что Джонти урод. Надо было поискать не зелье лечения, а то, что позволяет конкретно освободить живот. Зелье для того чтобы дристать счастливо. "Чтоб ты обосрался" подумал про себя Джонти отворачиваясь от Томми и ударяя варга пятками по боку. В след раздался смех. Лапы варга стучали по деревянным отмасткам, которыми был устелен пол в схроне. Каждый раз, пролетая по коридорам Джонти поднимался все выше, чувствовал как спиралью уходит вверх дорога. Схрон зимой спасало то, что он находится под землей, там было гораздо теплее, чем снаружи наверху, когда ложился снег. В голову лезли неприятные мысли, продолжало жечь в районе сердца, от обиды и боли хотелось бежать куда-нибудь подальше. Чтобы отвлечь себя шут стал размышлять как и куда податься ему на время. Хотелось повеселиться. Попугать девок, украсть что-нибудь, окунуться пьяного забулдыг лицом в навоз. В общем Джонти размышлял над тем как и где ему сотворить пакость, желательно скверную. Естественно, для данных игрищ, была выбрана деревня в пяти милях от схрона. В нос ударил запах леса и прелой листвы, когда варг с седоком вылетел из под холма. Погодка выдалась ясной, солнечной, несмотря на то что деревья уже почти все сменили свой зеленый наряд на золотисто-алый, было довольно тепло. Небо сияло голубым. В ушах свистело от ветра, сердце билось в ритм скачкам варга, который помчался туда куда его направил Джонти легким движением пальцев в районе шеи. Сбоку несся прыжками и злокрыс. Его белая шкурка мелькала в кустах то слева, то справа впереди. До деревни Джонти добрался быстро. Скорость его средства передвижения впечатляла. Обоих своих питомцев шут отправил "попастись", а сам двинулся пешком в деревню. В течении пары часов терроризировал местных своими выходками. Украл у старосты теплый плащ подбитый мехом, который намеривался подарить матушке, то есть Вороне, затем стащил у купца мыла, забравшись на второй этаж его деревянного сруба, после забрал со двора, с сетки, сушенные яблоки. Досталось и неизвестным жителям, их дома не было, потому что Джонти переломал часть их забора, вымещая таким образом свою злобу на воображаемого Томми. Полазив в окна чужих домов шут понял, что не сильно здесь богато живут. Тащить и ничего. Ценного не так много. Серебряные ложки нашлись только у местного торгаша, да старосты. Набивать мешок картошкой или морковкой из погреба не хотелось, свои же дома засмеют. Напоследок Джонти поджег коровник и убедившись что все пятнистое стадо выломилось наружу, сломав дверцы, залез на крышу соседнего с ним дома и стал с упоением наблюдать как коров пытаются поймать по всей деревне. Испуганные буренки едва не затоптали людей, носясь между строениями от страха. Занятное зрелище. Усевшись на корточки шут, перекинув через плечо худоватый мешок с нехитрой добычей, стал хрустеть сушенными яблоками. Лыбился довольно, хмыкал, тихо хихикал, сверкая ореховыми глазами. Джонти вдруг заметил брошенную тачку с пирожками, стоящую совсем близко к коровнику. Проводил взглядом от него до тележки и приметил дородную тетку махающую мокрой тряпкой. Крестьяне тушили строение, не замечая ничего вокруг. Втихаря шут спустился с крыши и подкрался к тачке. От нее пахло так, что кружилась от запаха голова. Джонти откинул тряпицу, прикрывающую тележку в сторону, и под шумок стал сгребать выпечку себе в мешок. Успел схватить яблочный пирог, шесть маленьких пирожков с различной начинкой и большой такой калач. Заметили. Заорали, заголосили, обещали оторвать причинное место и переломать хребет. Зажав в зубах один из пирожков Джонти бегом рванул прочь таща за плечом и холщовую сумку. Мчался с ней через лесной массив как угорелый. Бежал, бежал, бежал, пока не перестал слышать шум голосов. Не оглянулся ни разу, только шустро перебирал ногами. Темно-бардовая одежда шута была удобной, легкой. Джонти не мерз, он мог ходить в таком наряде даже зимой. У него и одежды не так уж и много. На шее болтался разноцветный воротник. Желтый, черный, фиолетовый - лоскуты были сшиты вместе. Голова покрыта колпаком под цвет одежды, два "ослиных уха" мотались сзади. На руках были кожаные наручи, а пояс, он был сшит из толстых кусков кожи, сцепленных вместе грубой нитью. Ножны с кинжалом. Перчатки без пальцев позволяли лазить где придется не опасаясь заполучить под кожу десяток заноз. В поселениях Джонти как-то не мог представить себя своим, только в лесу расслабился, чувствуя в своей стихии. Гнал вперед и вдруг, прислушавшись, остановился, поводя головой из стороны в сторону. Что-то не так. Какой-то звук заставил шута замереть на одном месте. Он принюхался, наморщив белый нос. Пахло выпечкой. Но это из сумки. Лес как лес. Запах травы, прелой земли, ничего примечательного. Птицы щебечут, слева тянется речка, ее журчание может. Или это опять смех? Бубенцы молчат уже давно. Как и этот оголтелый гогот. Он не беспокоит вместе с ними. Джонти почесал край щеки, скривив алые губы, до самих аж щек раскрашенных краской, и медленно пошел, вслушиваясь в звуки леса.

Темнота окутала его, как неспокойное море, поглощая всё вокруг. Сет, бог, некогда повелитель земных стихий и повелитель Нила, ощущал себя одиноким в этом мраке, который, казалось, не оставляет ни шанса на выход. Внутри него раздавался шум, как гул предстоящей бури, лишающей воздуха, наполненный предвкушением и страхом. Он знал, каково это — быть погружённым в бездну, когда холодные воды жадно стремятся утянуть на дно, как обвивающиеся щупальца древнего монстра.

Сет вспомнил свои первые мгновения, когда могущество обвивало его руки, и, несмотря на этот угрожающий мрак, ощущение величия наполняло его. Это были силы, а не призыв к тьме. Но теперь, когда его имя давно забыто, когда даже священные реки перестали бурлить в его честь, он ощущал, как темнота, казалось бы, знающая его слишком хорошо, вновь обнимает его. Она шептала, утешая, словно давняя подруга, с которой он не виделся целую вечность, и это примирение наполняло его парадоксальным ощущением утраты.

Однако страх, этот вечный спутник, по-прежнему пульсировал в его солнечном сплетении, когда он понимал, что оказался в плену своих страхов и сожалений. Замысловатые узоры ужаса в груди становились всё ярче, ослабляя его дух. И всё же, в этой ослепляющей тьме возникал мизерный шанс, возможность вернуть утерянное, воскресить былое величие.

Сет собрал всю свою волю и решительно открыл глаза. Темнота начала рассеиваться, но зрение затуманивалось, и первое, что он увидел, — далёкие огни, которые манили, как свет звезды Сириус в ночном небе. Они дрожали в отдалении, будто бы готовясь потухнуть в любой момент, и этот факт вызывал в нём трепет и надежду. Холодный ветер, пронизывающий и беспощадный, стремительно полз за ворот куфии, подхватывая края ткани, принуждая делать шаги вперёд, простилаться тяжёлой, твёрдой поступью, но не останавливаться.

«Это лишь начало», — подумал он, ощущая, как его божественная сущность вновь пробуждается к жизни. Вперёд, к свету, не позволяя темноте затянуть его обратно в бездну. Он знал, что ему предстоит сразиться за своё существование — за Египет, за Нил, за имя, которому когда-то поклонялись. И в этой борьбе он был одинок.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

[icon]https://forumupload.ru/uploads/001b/2c/35/2883/512314.png[/icon]

В тишине, густой и нагнетающей, едва уловимый шорох становится оглушительным звоном. Сколько именно он бродит по этой пустыне, ему неизменно непонятно — даже попытки считать свои шаги кажутся абсурдными. Он решает просто двигаться вперёд. Ведь если остановится, темнота может обвить его, заключить в Дуате вечным узником.

Поселение без людей, где лишь эхо одиночества резонирует в каждом зазоре, вот куда его приводит попытка двигаться на свет. Сет давно слился с одиночеством, словно это его второе имя, и, парадоксально, в этой тьме, погубившей все звуки и движения, он ощущал себя непримечательной тенью. И всё кажется тщетным, в эту же секунду его охватывает разочарование, но не успевает он пробудить округу своим гневом божьим, как на горизонте, словно подмигивая, появляется мужская тень. Тень манила своей чарующей неизвестностью, своим истощающим теплом, как восходящее солнце в пустыне, от которого не спрятаться - и Сет решает слушаться велению своей Ка.

Он продолжал идти, ведомый внутренним импульсом, как будто к тени что-то тянуло. Покои предстали перед ним, наваливаясь своей забывчивой пустотой. Внутри было даже тревожнее, чем снаружи, но он, словно под небесным ведением, шёл дальше. Каждый звук отскакивал от изоляция стен, подсказывая ему делать шаги тише, осторожнее.

Он замедлился, обдумывая, что предпринять дальше. Терзавшее его чувство тайного беспокойства охватило, когда, следуя внутреннему зовущему импульсу, он двигался к неизведанному. Время словно растянулось до предела — он не знал, сколько именно ожидал, прежде чем решиться на этот шаг. Мысль о том, что ничего не получится, порождала в нем обратное желание, но, внимая своему внутреннему голосу, он все же вошел во влажное, просторное помещение, окидывая взглядом плывущую под водой тень.

Когда тень из-под воды выплыла в виде обычного смертного, а его лицо обращено стало на Сета, он чуть отшатнулся, уставившись в лицо появившейся фигуры. Паника охватила его на мгновение — это было не только встреча с человеком при диких обстоятельствах, но и поражение, насколько он был похож на его знакомых, но давно забытых им... Страх схожести пробился в его душу — он не мог не ощутить, что это лицо чем-то напоминает его собственные забытые воспоминания. Однако он, словно обезумевший, не мог проронить ни слова, приседая на одно колено, чтобы ещё внимательнее разглядеть его лицо, пропуская в себя луч согревающей надежды, что всё же не зря притащился сюда. Что-то это, да значило.

Терять уже было нечего. Сет, почувствовав себя провокатором этого краткого взаимодействия, решил нарушить тишину первым:

- Как же ты похож на одних... Ну да не важно. Кто ты такой?

Однако же несмотря на столь громогласный и отчаянный вопль Луффи, который, вероятно, было слышно даже на другом конце острова, Санджи не спешил приходить на помощь своему капитану вотпрямщас. Не появился он и несколько секунд спустя. И чем дольше Винсмок отсутствовал, тем больше мугивара не находил себе места: они со вторым мелким дино уже успели истоптать всю поляну вдоль и поперек, дружно наворачивая по ней круги вокруг лежавшего на земле детеныша, не менее дружно голосили и периодически даже обнимались (точнее обнимал Луффи, а динозаврик просто не вырывался, но терся о пирата лбом), смотря полными слез глазами на павшего товарища!

И когда Санджи наконец-то вышел из пещеры, Манки показалось, что прошло уже несколько часов, хотя на деле вряд ли прошло больше пары минут.

- Санджиииииииии, - отчаянно размахивая руками, словно Винсмок мог не увидеть горе-тройцу, находившуюся на ровном месте и не скрытых ни за деревьями, ни за камнями, ни за еще какими возможными преградами. Просто мужчина продолжал стоять у входа, а капитан никогда не отличался долгим терпением. А в таких ситуациях особенно!

- Он жив? Он умер? Он спит? Вроде же дышит, да? Или мне кажется? Но почему он тогда не просыпается? Мы же его так активно тормошили! С ним все хорошо? Санджииииииии, - и пока кок внимательно осматривал детеныша, Луффи стоял у него над душой, периодически тормоша, дергая за одежду и закидывая вопросами похлеще любой пулеметной очереди и даже своего любимого резино-резинового гатлинга! Соломенный просто очень сильно волновался и переживал за динозаврика, поэтому и не мог держать себя в руках!

- Ай... - видимо, Санджи надоело терпеть все это безобразие и он решил взять дело в свои руки. И так хорошо взял, что промахнулся и зачем-то схватил своего капитана! Которому должен был помогать, вообще-то! А вместо этого мальчишку сначала встряхнули за шкирку, как нашкодившего котенка, а потом еще для пущего эффекта отвесили тому подзатыльник.

Но надо сказать, что это было действенно! Несмотря на все кощунства со стороны кока, конечно же. Однако же голосить и сеять вокруг хаос и панику Луффи перестал. Более того - немножечко утих и присмирел, смотря честными, ничего не понимающими глазами на Санджи и молча вопрошающими за что на него обрушилась небесная кара в лице кока.

- Кок должен кормить жаждущих, а ты моришь нас голодом! - но стоило Винсмоку затронуть тему еды, как к Луффи вернулся прежний боевой дух! Который сейчас выражался в недовольном скорченной физиономии, надутых губах и сложенных на груди руках. А то, что Луффи при этом все еще продолжали держать за шкирку - ничего не значит!

- Да здесь как минимум половина растений и живности отличается от нормальных! - Луффи не сдавался в своих попытках защитить их с мелкими от беспочвенных и совершенно не заслуженных обвинений! Да на каком еще острове вы вообще видели динозавров, которые во всем остальном мире давно вымерли?! И что, что тут много неизвестного? Не сидеть же из-за этого голодными! А как же дух авантюризма и приключений в конце концов?

Неизвестно, чем бы закончился этот спор иррационального с рациональным (победой Соломенного, конечно же!), но тут лежавший на земле динозаврик наконец-то открыл глаза и даже приподнялся с земли. И, словно в ответ на слова Санджи, выдал внезапную газовую атаку!

- Ха-ха-ха, какая прелесть! Ну ты посмотри на него! Ой, фу, какая вонь... Но все равно круто же! Мы точно не можем его забрать с собой? - продолжая смеяться сквозь слезы и зажимать нос одной рукой, другой Луффи гладил ожившего детеныша по голове. Но то ли Санджи отошел слишком далеко, чтобы услышать своего капитана, то ли решил просто игнорировать его безумные (гениальные!) идеи, но ответа Луффи не получил. - Так, ладно, этих ребят мы нашли, можно возвращаться обратно, - и привычным уже движением умостился на спине мелкого. - Вперед, малышня! - указывая рукой в сторону пещеры и ощущая себя военачальником, отправляющего армии в бой. Оставалось надеяться, что третьего динозаврика родители нашли сами. Впрочем, не то чтобы Луффи вспомнил об этом.